Взгляды Карла Шмитта классифицируют по-разному, но, конечно, его никогда не относят к либертарианцам. Шмитт решительно выступал за сильное государство и в течение нескольких лет был одним из лидеров нацистской юриспруденции, хотя после 1936 года он потерял расположение нацистской партии. В своей великой работе “Конституционная теория” (1928) он критически пишет о буржуазном правовом государстве (Rechtsstaat), а его главной мишенью является великий классический либерал Бенжамен Констан. Выступая против государства такого типа, Шмитт выдвигает аргумент, очень похожий на тот, который выдвигал Мюррей Ротбард, хотя и с совершенно другими целями; и именно этот аргумент я хотел бы обсудить в этой заметке.

Шмитт говорит следующее:

Основные права — это, по сути, права свободного физического лица. Другими словами, это права, которые физическое лицо имеет против государства. Однако, частью этой концепции прав является понимание того, что человек в силу своего собственного “естественного” права вступает в оппозицию к государству и до тех пор, пока вообще можно говорить об основных правах, невозможно полностью устранить идею индивидуальных прав, которые предшествуют государству и стоят над ним….. Основные права человека в реальном смысле — это только либеральные права физического лица….. Среди этих прав — свобода совести, личная свобода (в частности, свобода от произвольного ареста), неприкосновенность жилья, неприкосновенность переписки и частной собственности. (Конституционная теория [Durham, NC: Duke University press, 2008], p. 203, выделение в оригинале)

Шмитт продолжает рассуждать следующим образом. Пока существует государство, права не могут быть полностью абсолютными. Если бы они были таковыми, то не было бы возможности действовать в чрезвычайных ситуациях. Предположим, всему обществу угрожает внешнее вторжение. Если мы будем настаивать на абсолютном сохранении прав собственности и свободы личности, то не будет никакого способа справиться с чрезвычайными ситуациями. И даже в отсутствие чрезвычайной ситуации государство, например, облагает людей налогами, чтобы обеспечить оборону и правосудие. Даже ограниченное государство все равно ограничивает права.

Ротбард согласен со Шмиттом в том, что государство несовместимо с абсолютными индивидуальными правами. В “Этике свободы” он говорит:

Но, прежде всего, решающей монополией является контроль государства над применением насилия: над полицией и вооруженными силами, над судами — местом, где принимаются окончательные решения в спорах о преступлениях и контрактах. Контроль над полицией и армией особенно важен для принуждения и обеспечения всех других полномочий государства, включая важнейшее право извлекать доходы путем принуждения. Ибо в природе государственного аппарата есть одна крайне важная особенность. Все люди и группы людей в обществе (за исключением преступников, таких как воры и грабители банков) получают свой доход путем добровольных сделок: либо продавая товары и услуги потребителям, либо добровольно даря их (например, членство в клубе или ассоциации, завещание или наследство). Только государство получает свои доходы путем принуждения, угрожая жестокими наказаниями в случае неполучения дохода. Это принуждение известно как “налогообложение”, хотя в менее организованные эпохи оно часто называлось “данью”. Налогообложение — это просто грабеж, даже если это грабеж в грандиозных и колоссальных масштабах, с которым не могут сравниться никакие преступники. Это принудительное изъятие собственности жителей государства, или подданных.

Но как быть с замечанием Шмитта о том, что в чрезвычайной ситуации выживание может потребовать нарушения прав, а если это так, то они не могут быть абсолютными? Ротбард отвечает, что это не влияет на структуру прав. Если кто-то нарушает право, чтобы обеспечить свое выживание, это не затрагивает само право:

На нашу теорию можно возразить следующим образом: что теория прав собственности или даже самопринадлежности вытекает из условий, благодаря которым человек выживает и процветает в этом мире, и что поэтому в такой экстремальной ситуации, когда человек стоит перед выбором: спастись самому или нарушить права собственности владельца спасательной шлюпки (или, в приведенном выше примере, “гомстедера” шлюпки), нелепо ожидать, что он отдаст свою жизнь за абстрактный принцип прав собственности. Из-за такого рода соображений многие либертарианцы, которые в остальном верят в права собственности, идут на уступки в пользу “контекстуалистского” утверждения о том, что при выборе между своей жизнью и агрессией против чужой собственности или даже жизни, моральным для такого человека будет совершить агрессию, и что поэтому в такой ситуации права собственности прекращаются. Ошибка “контекстуалистских” либертарианцев заключается в том, что они путают вопрос о моральном образе действий человека в такой трагической ситуации с совершенно отдельным вопросом о том, чем является захват силой места в спасательной шлюпке или вторжение в чье-либо право собственности. Ибо мы, создавая теорию свободы и собственности, т.е. “политическую” этику, не занимаемся личными моральными принципами. Нас здесь не интересует, морально или аморально для кого-то лгать, быть хорошим человеком, развивать свои способности, быть добрым или злым по отношению к своим соседям. В рамках такого рода дискуссии мы занимаемся исключительно такими “политико-этическими” вопросами, как надлежащая роль насилия, сфера прав или определения преступности и агрессии. Вопрос о том, морально или аморально для “Смита” — человека, которого не пустил хозяин спасательной шлюпки, — заставить кого-то другого покинуть спасательную шлюпку, или он должен героически погибнуть, не является нашей заботой, и не является надлежащей заботой теории политической этики.

Шмитт согласился бы с этим. Как и Ротбард, он не рассматривает приостановление действия права в чрезвычайной ситуации как ликвидацию этого права. В чем же тогда разница между ним и Ротбардом? В том, что для Шмитта должно существовать государство с лидером, выражающим волю однородного народа, который решает, существует ли такая чрезвычайная ситуация. Ротбард так не считает. Я оставлю читателям право самим судить об этом вопросе, но стоит помнить, что представление о том, что обществу нужен “лидер” (fűhrer), не очень хорошо сработало для страны Шмитта и для него лично.

Оригинал статьи

Перевод: Наталия Афончина

Редактор: Владимир Золоторев